Transcript
Выпуск издания осуществлен при финансовой поддержке Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям
литературное обозрение
Почтовый адрес редакции: 129626 Москва, а/я 55, Россия тел.: + 7 495 976-4788; факс: + 7 495 977-0828 е-таЛ: п1о@п1о.1па§а21пс.п1
Склад в С.-Петербурге: тел.: + 7 812 579-5004 е-та!]: пЬ-зрЬОреЬегНпк.ш
Сайт издательства «Новое литературное обозрение» Ь(;1;р://\у\уу/.п1оЬоокз.ги
ИСТОРИЯ ЛИТЕРАТУРЫ, КРИТИКА И БИБЛИОГРАФИЯ
«кит
Редакция
Ирина Прохорова (главный редактор) Александр Дмитриев (теория) Мария Майофис (история) Илья Кукулин (практика) Абрам Рейтблат (библиография) Оксана Тимофеева (хроника научной жизни)
Редколлегия
0869-6365 Новое литературное обо.эрение, Москва, 2009 При перепечатке материалов ссылка на «НЛО» обязательна
№95(2009)
Константин Азадовский (Петербург) Хенрик Баран (Олбани, Нью-Йорк) Николай Богомолов (Москва) Татьяна Бенедиктова (Москва) Томаш Гланц (Прага) Ханс Ульрих Гумбрехт (Стенфорд) Борис Дубин (Москва) Виктор Живов (Москва / Беркли) Александр Жолковский (Лос-Анджелес) Андрей Зорин (Оксфорд / Москва) Александр Лавров (Петербург) Джон Малмстад (Кембридж, Массачусетс) Александр Осповат (Москва / Лос-Анджелес) Пекка Песонен (Хельсинки) Олег Проскурин (Москва) Роман Тименчик (Иерусалим) Евгений Тоддес (Рига) Александр Эткинд (Кембридж / Петербург) Михаил Ямпольский (Нью-Йорк)
СОДЕРЖАНИЕ № 95 (2009) ИЗЯЩНАЯ СЛОВЕСНОСТЬ: НОВАЯ СОЦИАЛЬНАЯ ПОЭЗИЯ «Благо город большой...» «здесь не страшно почти...» «Мы сидели в ресторане "Ра1% Ра1ас"...»
Б О Р И С ХЕРСОНСКИЙ АЛЕКСАНДР МЕСРОПЯН ИГОРЬ ПОМЕРАНЦЕВ
ИСТОРИЧЕСКАЯ ПРАГМАТИКА ВОЗВЫШЕННОГО 10
Филипп ЛАКУ-ЛАБАРТ
12
АНДРЕАС Ш Ё Н Л Е
24
Илья КАЛИНИН
39
КАТЕРИНА КЛАРК
58
От редактора Проблематика возвышенного (пер. с фр. и примеч. А. Магуна) Апология руины в философии истории: провиденциализм и его распад Прием остранения как опыт возвышенного (от поэтики памяти к поэтике литературы) Имперское возвышенное в советской культуре второй половины 1930-х годов {пер. с англ. Н. Мовниной)
ПУШКИНИСТИКА 2000-х: АРХЕОЛОГИЯ ОДНОГО СТИХОТВОРЕНИЯ ДАРЬЯ ХИТРОВА К. Г. БОЛЕНКО
81 127
Стихотворение Пушкина «Рифма, звучная подруга...»; генеалогия и семантика лирического нарратива Послание А.С. Пушкина «К вельможе» как инструмент и объект полемики; несколько уточнений
ИЗОБРЕТЕНИЕ АНТИЧНОСТИ В КУЛЬТУРЕ РУССКОГО МОДЕРНИЗМА СЕРГЕЙ КРИХ
146
СЕРГЕЙ ЗАВЬЯЛОВ
163
М.И. Ростовцев: быть в образе и быть образом Вячеслав Иванов — переводчик греческой лирики
«АМЕРИКАНСКИЙ НЕВРОЗ» В РОССИЙСКОЙ КУЛЬТУРЕ ВИОЛЕТТА ГУДКОВА
185 187
СТАНИСЛАВ ЛЬВОВСКИЙ РОМАН АРБИТМАН
217 223
Л И Н О Р ГОРАЛИК
229
От редакторов «Многих этим воздухом и просквозило...»: Антиамериканские мотивы в советской драматургии (1946-1954) С вывернутой шеей Крошка сын, папа Сэм и ржавые грабли; Российская фантастика как Неуловимый Мститель Плюс на минус...; Восприятие «Америки» последним поколением советских детей
ХРОНИКА СОВРЕМЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ КИРИЛЛ КОРЧАГИН
242
В. Поляковский, 250 К. Щ Е Р Б И Н О , М . ХОТИМСКАЯ, А. УЛАНОВ
Двойник читателя [Рец. на: Нугатов В. /АКЕ: Стихи 2004 -2008. Тверь: КоЬппа РиЫкаЫопз, 2009] Рец. на кн.: Горчев Д. Дикая жизнь Гондваны. М., 2008; Каневский Г. Небо для летчиков: Четвертая книга стихов. М., 2008; Арефьева О. Смерть и приключения Ефросиньи Прекрасной. М., 2007
П Р И Л О Ж Е Н И Е
АЛЕКСАНДР АГЕЕВ
261
Записная книжка (то есть всякая фигня, которая записывалась в разные годы) (подготовка текста И. Кукулина и С. Агеева, публикация С. Агеева, коммент. И. Кукулина при участии С. Чупринина)
ВАСИЛИЙ Щ У К И Н
277
СОВЕТСКАЯ КАК
287
ЕВГЕНИЙ ДОБРЕНКО
300
А. В . БУРЛЕШИН
81иа1о. Обзор польской русистики за последние три года
ДАРЬЯ СУХОВЕЙ
408
М . В . ЗАГИДУЛЛИНА
418
МАРИЯ ПАШОЛОК
428
Л И Т Е Р А Т У Р А ВЫЗОВ
ХАНС ГЮНТЕР
АНДРЕЙ РАНЧИН
8 1 п е 1га с!
328
335
348 377
Пути и тупики изучения искусства и литературы сталинской эпохи {Обзор) {пер. с нем. Е. Земсковой) Сталинская культура: двадцать лет спустя {Обзор) Литературный текст и национальная идентичность {Рец. на кн.: Спт81а(1 К.А. 5{уНп§ Киззга: Миккикиге т 1ке ргозе о / МкоЫ Ьезкоу. Вегёеп, 2007) «...Интересно иметь у себя такую ответственную работу...» {Рец. на статью: Багно В.Е., Сухарев СЛ. Михаил Кузмин — переводчик // XX век. Двадцатые годы: Из истории международных связей русской литературы. СПб., 2006) Новые книги Новый журнал
истории» {Москва, 29—30 октября 2008 г.) Пятая международная научная конференция «Творчество Генриха Сапгира и русская поэзия конца XX века» {Москва, 28—29 ноября 2008 г.) Международная конференция «Пищевой код в славянских культурах» {Москва, 2—4 декабря 2008 г.) «Культурная память в странах Восточной Европы». Научные чтения Кембриджского университета {Кембридж, 18-19 декабря 2008 г.)
ПИСЬМА В РЕДАКЦИЮ ИВАН АХМЕТЬЕВ НАУМ ВАЙМАН
433
И Р И Н А ЛУКЬЯНОВА
434 437
А. И . РЕЙТБЛАТ
442 443
Нас здесь не стояло Биография и литературоведение {Размышления по поводу состоявшейся полемики) Егга1а Зиттагу
ХАЛТУРА
Н. А. Богомолов
392
Неудачный спектакль {Рец. на кн.: Гофман И. Золотое руно: Журнал. Выставки 1906-1909. М., 2007)
ХРОНИКА НАУЧНОЙ ЖИЗНИ И Л Ь Я КУКУЙ
399
4)
Научная конференция «По обе стороны от утопии: Андрей Платонов — автор между всех стульев» {Мюнхен, 9—11 октября 2008 г.)
5)
ИЗОБРЕТЕНИЕ АНТИЧНОСТИ В КУЛЬТУРЕ РУССКОГО МОДЕРНИЗМА Сергей
Крих
М.И. РОСТОВЦЕВ: Б Ы Т Ь В ОБРАЗЕ И ББ1ТЬ ОБРАЗОМ Исследователь древности, археолог, занимавшийся преимущественно со циально-экономической историей. Сторонник модернизации историческо го нроцесса. «Белый эмигрант» и ревнитель русских традиций. Все это — о Михаиле Ивановиче Ростовцеве, и каждое слово из этих оценок может быть подтверждено и аргументировано, каждое помогает сформировать об раз, который можно подавать с положительной или отрицательной сторо ны, а также дополнять или корректировать отдельные факты, ничуть не меняя его основ. Образ ученого (или любой знаменитости прошлого), из какого бы количества разнородных элементов он ни состоял, — как пра вило, предстает для потомков чем-то монолитным, где в логике выстраи вания стереотипа все факты низводятся до их первобытной недвусмысленносги, примерно сопоставимой с внешней непредвзятостью словарной статьи. С этой точки зрения воевать с образами и стереотипами — прак тически бесполезно, ведь победитель в качестве награды получает право на формирование своего варианта образа, и даже если он благоразумно не воспользуется сомнительной привилегией, за него это непременно сде лают другие. Но в любом случае можно рассчитывать на создание некой «критиче ской модели» того или иного образа, открытость которой к интерпретаци ям позволит нам использовать стереотипы не столько ради конструирова ния еще одного биографического нарратива, сколько в качестве отправных пунктов для нашей собственной рефлексии как по поводу конкретной проблемы, так и по поводу историописания в целом. Иначе говоря, если рассмотрение образа (или входящих в его состав частичных образов-«проекций») Ростовцева самого по себе представляет лишь ограниченный ин терес даже для историков-антиковедов, то переосмысление путей и разви146)
М. и. Ростовцев: быть в образе и быть образом
лок движения научной и, шире, гуманитарной мысли прошедшего столе тия — задача разом непосильная и неотложная. История идейной жизни XX века кажется вчерне уже написанной или как минимум смоделирован ной, но сам набор этих моделей едва ли может удовлетворить нас сегодня; и эту историю наверняка придется писать заново, начиная, судя по всему, с отдельных «казусов» и эпизодов. Почему же пример Ростовцева заслуживает столь пристального внима ния? Восприятие его образа осуществлялось в рамках нескольких тра диций, которые сосуществовали, так или иначе влияя друг на друга, — дореволюционной (представленной в основном друзьями-коллегами и уче никами), эмигрантской' (где были и сторонники, и оппоненты концепций Ростовцева), советской (которую составляли принципиальные противни ки, среди которых было достаточно и бывших соратников, и отрекшихся последователей), нынешней российской (связанной с известной носталь гией по «славному прошлому» отечественного антиковедения) и совре менной англо-американской (в формировании которой решающую роль сыграл Мозес Финли, наиболее ярко подчеркнувший неактуальность Ро стовцева). Две последние трактовки и делают возможным контрастное осмысление сложившегося образа на скрещении противоположных линий интерпретации. В работах соответствующих авторов довольно очевидно желание показать, что «на самом деле все было не так», хотя обычно эта установка проговаривается в виде частных замечаний или отсылок к чемуто «на самом деле» очевидному, что, парадоксальным образом, не меняет некоего консенсуса восприятия творчества русского ученого. Мы предла гаем читателю обратиться к основным составляющим образа Ростовцеваисторика, проследить факторы их возникновения или изменения, а также попытаться увидеть за возрождением и угасанием интереса к нему общие перемены в современной историографии и истории идей. МОДЕРНИЗАТОР И МОДЕРНИСТ Сначала проясним термины. Под модернизацией истории подразумевает ся обычно перенесение терминов и понятий, применимых к более позд ним эпохам, на характеристики более ранних исторических эпох, что пред полагает и проведение принципиальных аналогий между отдельными явлениями разнородных эпох или даже между эпохами как таковыми. Сам этот термин долгое время носил исключительно отрицательный характер, что неудивительно, если учитывать, как он возник: «модернизаторство» не 1 Мы называем ее так только ради удобства, обозначая этап жизни Ростовцева, а не круг ученых, споривших ио поводу его трудов. В период эли1грации Ростовцев пе рестает быть преимущественно российской фигурой и добивается действительно мировой славы, так что его сторонники и противники принадлежат уже не к узко му кругу преимущественно столичных антиковедов (как это было в России), а к широкому и разнородному ака демическому сообществу Европы и Америки, включая археологов, историков экономики, востоковедов и так далее. Собственно, с этого времени начинает различать ся и отношение к ученому в рамках национальных исто риографии, например французской или итальянской, — но это все-таки более специфические вариации, которые мы опустим ради основного сюжета. 147)
СЕРГЕЙ КРИХ
является ни программой какой-либо группы ученых, ни даже названием, данным извне какой-либо реально существующей школе или научному те чению; в 20-е годы XX в. возникает тенденция называть так историков, ко торые, по общему мнению, «грешат» пороком чрезмерных аналогий с со временностью. По ряду причин применительно к изучению древности этих историков начинают тесно связывать с «циклической теорией» немецкого антиковеда Эдуарда Мейера, который, тем самым, оказывается одним из главных и первых модернизаторов^, и противопоставлять теории «прими тивистов», родоначальником которой оказывались (отчасти) Карл Родбертус и (в первую очередь) Карл Бюхер, предлагавшие эволюционную схе му развития западной экономики. Итак, за разбираемым понятием в исто риографии в течение многих десятилетий закрепились отрицательные кон нотации, начиная с 1970-х годов от него вообще стараются отказаться преодолеть, закрыть сам вопрос противостояния «модернизаторства» и «примитивизма», но пока скорее неудачно. Зато возникла любопытная тенденция менять знак оценок с «минуса» на «плюс»; так, в одной из не давних статей о Ростовцеве можно прочесть, что его труды «являют собой образец гениальной модернизации античной истории»^ В английской историографической традиции «модернизаторов» (то(1егп12ег8) вполне могут называть и «модернистами» (тос1егп151;з), и последнее словоупотребление можно признать допустимым и для русского языка, но мы здесь и ниже, ради ясности, будем употреблять последний термин ис ключительно для обозначения принадлежности человека к модернизму как к культурному течению и, шире, особому способу современного миро восприятия (в хабермасовском понимании Мо(1егш1;у). Ростовцева и сегодня привычно характеризуют как «модернизатора» (несмотря на огромные трудности с трактовкой того наследия, которое есть в нашем распоряжении на сегодняшний день) и почти никогда не вос принимают как модерниста. То есть, конечно, исследователи вспоминают о его связи с выдающимися поэтами Серебряного века, о его общении с Вяч. Ивановым, А. Блоком, В. Набоковым, о салоне по средам у него в квартире на Большой Морской в Петербурге, но в целом это не выходит за пределы констатации некоей биографической данности^ Действитель но, какая связь может быть между строгим ученым и ищущими новых пу тей поэтами той эпохи? Лучше всего такой модус восприятия зафиксиро2 Подробнее об этом, а также о том, что «модернизатор ство», как и «примитивизм» — сравнительно поздние термины, возникшие уже во втором после спора Мейе ра—Бюхера поколении ученых, см.: Магга М. Меуег уз ВйсЬег: \о зи1Гесопот1а ап11са пе11а згопо^гайа (ейезса 1га огСо е поуесеп1о / / 8ос1еГё е з1опа. 1985. Уо1. 29. Р. 507-546. 3 Аветисян КЛ. Вместо предистовия / / Ростовцев М.И. Политические статьи. СПб., 2002. С. 11. В современном университетском учебнике говорится об «таюренной мо дернизации» в трудах историка. Вероятно, эта характери стика должна студентам все объяснить. См.: История Древнего Рима / Под ред. В.И. Кузишина. М., 1994. С. 23. 4 О круге общения Ростовцева в русский период см.: Скифский роман / Под ред. Г.М. Бонгард-Левина. М., 1997. Напри.мер, Ростовцев помог Иванову в опублико вании диссертации, а тот посвятил историку стихотво рение в сборнике «Нежная тайна» (1912). Подробнее см.: Бонгард-Левин Г.М., Вахтель М., Зуев В.Ю. М.И. Ростов цев и Вяч.И. Иванов / / Скифский роман. С. 248—258. ^ 148)
М. и. Ростовцев: быть в образе и быть образом
ван в воспоминаниях М.К. Куприной-Иорданской, жены Куприна и по други СМ. Ростовцевой (урожденной Кульчицкой). Согласно КупринойИорданской, Софья Кульчицкая, девушка современная и в то же время практичная, вышла замуж за молодого петербургского профессора Ростов цева (в 1901 году ему было тридцать лет), руководствуясь достаточно ра циональными соображениями будущего благосостояния. Ростовцев пред стает в ее воспоминаниях ученым занудой, напыщенным, к месту и не к месту подчеркивающим важность своего занятия. Мемуарист изображает Горького терпеливым и мудрым писателем, который, не выдержав занос чивости Ростовцева, ставит его на место". Но все, конечно, было сложнее. Во-первых, Куприной-Иорданской легко было апеллировать к образу «ученого сухаря», поскольку лекций Ростовце ва она не посещала, работой его не интересовалась, а популярная тогда идея избавления образования от классических языков как раз и предполагала, что античность, как таковая, немодна и, в общем, не нужна современности*^. Но, разумеется, в культурных кругах была и совсем противоположная тенден ция отношения к античности, предлагавшая ее не предавать забвению, но переоценивать и тем самым заново использовать ее в качестве вечно акту ального наследия. За этот подход ратовал, например, Валерий Брюсов, как в своих программных стихотворениях или критических статьях, так и в ис торическом романе «Алтарь победы» (1913), пусть и невыносимо скучном; отдельную роль играл интерес к христианской древности. На этом фоне интерес к древним цивилизациям Средиземноморья не был «беликовским» (в смысле чеховского «Человека в футляре»), старо модным рег зе. Более того, поколение Ростовцева впитывает новые идеи, актуальные методики работы и новаторские, по сути дела, формы популя ризации знания. Эти новые идеи в глазах многих представителей ученого цеха были зачастую сомнительными, но они требовали реакции и пере осмысления — особенно это касалось уже вполне известных тогда, но все еще не потерявших налета скандальности мнений Ницше об античной культуре. В России идеи Ницше об античности пропагандировал Ф.Ф. Зе.динский', который был учителем и старшим товарищем Ростовцева. По скольку разница в годах у них была невелика, а Ростовцев очень быстро продвигался, по весу в науке он скоро обошел Зелинского**; позднее Ро стовцев не будет проявлять никаких симпатий к ницшеанству, но все-таки сам факт знакомства с ним значит немало. 5 «Желая произвести на Горького наилучшее впечатление и внушить ему уважение к своим научным заслугам, профессор пыжился и, часто ни к селу, ни к городу, вставлял: "Мы, ученые, полагаем..." Алексей Максимо вич внимательно слушал, изредка задавая вопросы» (Куприна-Иорданская М.К. Годы молодости. М., 1960. С. 119). 6 См. обзор соответствующих дебатов: Максимова С. Пре подавание древних языков в русской классической гим назии XIX — начала XX века. М., 2005. 7 М.А. Вес отмечает, что идеи Зелинского были «первой в Европе полномасштабной интерпретацией античности в ницшеанских тер.минах» (Шез МЛ. М1сЬае1 КойГохТгей'. Н15Сопап 1п ЕхИе: Киз51ап КооГз 1п ап Атег1сап Соп^ехГ (Н1зСог1а Е1П2е1зсЬг. ГХУ). ЗшиваЛ, 1990. Р. XXIX).
8 Ростовцев, уже став академиком, всячески поддерживал избрание в число членов Российской Академии наук Ф.Ф. Зелинского. 149)
СЕРГЕЙ КРИХ
Новые методики работы тоже приходили из Германии, но почва для их восприятия изначально формировалась в России. Молодое поколение уче ных стремится преодолеть провинциализм российской науки, поставить из учение истории на твердую почву — так формируется кружок «фактопоклонников» вокруг историка искусства Никодима Павловича Кондакова. Ростов цев, хотя в нем и бывает, всегда остается немного в стороне, предпочитая по своему обычаю скорее наблюдать и впитывать, но не спеша подчиняться чьему-либо влиянию. Зато с большим энтузиазмом во время заграничных командировок он сойдется с германской академической молодежью: умение работать с конкретным материалом, широкая интерпретация даже небольшо го материального источника, использование массовых письменных докумен тов (таких, как папирусы или свинцовые тессеры) для анализа различных сторон жизни древнего мира — помимо традиционной филологической ра боты с классическими текстами — все это он сразу же оценит среди дости жений немецкой историографии конца XIX века и постарается последова тельно воплощать в отечественной науке начала XX века". Наконец, немалое значение имели и формы популяризации знания. Как и ранее, это были рассчитанные на образованную публику «толстые» жур налы тех лет (плюс отдельные публикации наиболее популярных статей) и публичные лекции. Серьезные ученые в те годы пишут немалое количе ство статей и книг, которые сейчас бы безоговорочно отнесли к жанру «по пулярных»; они занимают свое место в общем потоке переводов популяр ных зарубежных авторов, пересказов и компиляций античных источников, которыми не грешили и хоть сколько-нибудь образованные доморощен ные авторы. Ростовцев сотрудничал с такими журналами, как «Мир Бо жий» (одно время его издательницей была М.К. Кунрина-Иорданская), «Русская мысль» и «Вестник Европы», которые нередко выносили его статьи на первые страницы'". Следует обратить внимание на стиль его статей той поры: во-первых, их нельзя относить к популяризаторским в точном смысле слова — часто это самостоятельные исследования, они не имеют никакого «научного первоисточника», который бы упрощался и «облегчался» при пересказе, напротив, исходно создаются именно в таком виде. Справочный аппарат в них сведен к минимуму, но массив самостоя тельно использованного и проработанного материала очевиден и для не профессионала. Именно эти работы позволили Ростовцеву выработать 9 Схожую характеристику см.: Вотегзоск С.Ш. ТЬе 8ос1а1 ап(1 Есопот1с Н151;огу о! (Ье Котап Етр1ге Ьу М1сЬае1 1уапоу11сЬ КозТоу(:2ей / / ОаеааЬз. 1974. Уо1. 103. Р. 16. 10 В современной отечественной науке до сих пор сущест вует некоторое предубеждение по отнощению к таким журналам (можно добавить сюда «Голос .минувщего» и, отчасти, «Историческое обозрение») как «недостаточно научным». Обратим внимание, что в них печатались, в частности, М.С. Корелин и.ти, очень много и заметно, Б.А, Тураев, причем в случае последнего можно наблю дать схожую тенденцию: некоторые из работ не только строго научны по содержанию, но единственно они и от ражают соображения ученого по ряду важных вопросов во всем корпусе его наследия. Именно качественные журналы для относительно щирокой публики, позволявщие профессиональным историкам писать более или менее свободно, подталкивали их к рассуждениям и об общениям, так что роль таких журналов в отечествен ной исторической мысли конца XIX — начала XX веков должна оцениваться весьма высоко. 150)
М. и. Ростовцев: быть в образе и быть образом
особый стиль повествования и рассуждения: в них нет традиционного для научных статей историографического зачина, методологического обосно вания, строго последовательного рассмотрения материала и завершающих выводов. Те же самые задачи решены иной, более свободной и легче вос принимаемой компоновкой материала, такая статья обычно строится по принципу вдохновенно читаемой лекции, в которой профессор, отлично знающий материал, может позволить себе не следовать строгому плану. В этом отношении связь Ростовцева с модернизмом, на наш взгляд, должна восприниматься иначе. Коль скоро модернизм — культура для «сейчас», первая, противостоящая классицизму сущностно, то и Ростов цев, питавший интерес к неокантианству, в первую очередь — сторонник «живой» истории. Не отрицая традиций, он пытается показать, что изуче ние классических языков не просто нужно, оно актуально в современном мире, что античная история — актуальна и полезна. Поэтому лекции его полны сравнений прошлого и настоящего, поэтому его все менее интере сует построение абстрактных теорий и все более — как сделать, в том чис ле для студентов, материал наглядным и полезным; отсюда исходит и его противостояние «антикварному» подходу в истории. Если уже в конце XVIII — начале XIX веков история описательная (антикварная) противо поставлялась истории философской (например, у Гегеля), то теперь ме няется само понимание философии истории вообще: она не должна быть абстрактной и, так сказать, слишком философской, напротив, обязана со хранять постоянную связь с конкретным материалом, а его уметь сопоста вить с запросами и проблемами современности". Ростовцев редко говорил о важности для него преподавательского тру да, а в пожилом возрасте, в эмиграции, в его переписке преобладает и во все тема тяжести однообразной работы со студентами, которая отвлекает от важной научной деятельности. Но тут тоже нужно учитывать специфи ку источника и наличие дополнительных смыслов. Хотя Ростовцев всегда ставил научный труд выше преподавательского, тем не менее преподава ние не было для него хотя бы относительно безразличным делом: ему было важно, кому он преподает и какой результат это приносит. Лекции Ростов цева, безусловно, создавались с расчетом на внешний эффект, о чем сви детельствуют воспоминания бывших студентов; например, петербургский студент Ростовцева, а в эмиграции его коллега, известный антиковед Элиас (он же Илья Иосифович) Бикерман в письме Михаилу Ивановичу пи шет о том, какой эффект произвела на слушателей одна из его открытых лекций в Париже — вероятно, имея основания полагать, что адресату бу дет приятно это прочесть. Ростовцев несколько теряет интерес к препода ванию из-за эмиграции, от обиды, что оказался не нужен родной стране^^ и оттого, что его научный взлет пришелся на возраст после пятидесяти — он просто боялся не успеть написать все, что хотел, отвлекаясь на препо11 Конечно, прав М.А. Вес, когда пишет, что «всшсая история есть современная история» (М'ех МЛ. Ор. с11. Р. XXII). Другое дело — метод анализа, примененный Весом для ис следования творчества Ростовцева. В нем, на наш взгляд, слишком много прямолинейного желания трактовать аналопш в духе абсолютного соответствия. 12 Из письма 1920 года: «Иногда проснусь и не знаю, во сне я или наяву. А надо подниматься и идти читать лек ции американским школьникам. Почему не русским юношам? Не знаю»(цит. по: Скифский роман. С. 156). 151)
СЕРГЕЙ КРИХ
давание. И тем не менее в Америке его очень заботило, что он недоста точно знает язык, что он стар и глохнет — то есть все то, что мешало его связи с аудиторией. Эта связь оставалась для него важной всегда, уйти с головой в работу «архивариуса» он уже не мог. Этим объясняется специфическая манера повествования Ростовцева и его особая терминология, формальный анализ которой (как если бы она была однозначно позитивистской) полностью искажает ее содержание и основные цели: сопоставление эпох, утверждение связи меж ними, воз можность через аналогию лучше понимать сущность факта. Необязатель ность, нестрогость употребляемой Ростовцевым терминологии, которую так часто на этом основании считали неотрефлексированной и занутанной, на самом деле близка к переоткрытию на свой манер некоего вариан та «идеальных типов» Макса ВебераЧ Эта манера «преподавать» и «рас суждать» в научных работах обеспечит Ростовцеву внимание слушателей и напряженный интерес со стороны читателей; лучшие страницы его тру дов, действительно, соединяют высокого уровня «подачу» конкретного материала с тонкой и смелой разработкой общей сюжетной линии исто рического развития. Но эта же манера, воплощенная в его классических работах, вызовет и отрицательное отношение, поскольку у многих (ино гда, возможно, слишком строгих) читателей она способна вызвать ощуще ние, что теории здесь рождаются не на основе анализа фактов, а чуть ли не из поэтического (а иногда и политического) вдохновения и что в осно ве аналогий лежит наивная вера историка в совпадение прошедших эпох с нынешней, капиталистической. На деле, при такой трактовке наследия Ростовцева причина и следствие переставлены местами. Истолкованное в таких понятиях, модернизаторство действительно ста ло выглядеть возмутительный бурлеском, а поскольку ростовцевские под ходы были очень быстро скопированы как в научной среде, так и в среде околонаучной, то любые недосмотры и перехлесты последователей и эпи гонов возводились критиками к первоисточнику; так мало виноватый в превращении модернизаторского подхода в своеобразную классику Ро стовцев еще при жизни сделался основным объектом критики данного под хода, а само модернизаторство, снабженное сугубо отрицательными харак теристиками, утратило любые черты связи с культурным модернизмом. ВРАГ Б О Л Ь Ш Е В И К О В И БЕЛОЭМИГРАНТ «Забавное совпадение: как раз в момент прибытия Ленина у меня украли бумажник и паспорт»" — так Ростовцев вспоминал о том, как увидел ли дера большевиков в Финляндии в канун революции. Об антибольшевиз ме Ростовцева свидетельствуют как его действия до и после эмиграции, так и его неоднократные собственные заявления^ Но «антибольшевик» — 13 То, что Ростовцев не слишком хорошо знал веберовскую социологическую теорию и скептически относился к веберовской социологии истории, не меняет сути дела. Ведь и Вебера можно воспринимать как неокантианца, а мож но (с большими оговорками) — как неопозитивиста. 14 КозТоюШ//М. Ас1уеп1;игез о1^ а Со11е§е РгоСеззог / / ТЬе Уа1е Оа11у Ке\\'5. 1926. Цит. по: Скифский роман. С. 165. 15 Письмо 1927 года: «Что делать, контрреволюционер и даже не собираюсь покрывать большевиков фигурой 152)
М. и. Ростовцев: быть в образе и быть образом
определение негативное, которое только приблизительно отвечает на дру гой вопрос: если Ростовцев не был большевиком (а кто сомневался?!), то кем же он был тогда? Говоря «антибольшевик», мы очень легко уходим от ответа на важный вопрос. Конечно, можно прикрыться формальной логикой и ответить: Ростовцев был конституционным демократом (с 1905 года), активно действовал в этой партии, особенно в период между февралем и октябрем 1917 года. Но это только отчасти отвечает нам на вопрос о политических (как в теоретиче ском, так и в практическом планах) взглядах Ростовцева. Поскольку мы очень мало знаем о том, насколько подробно и систематически ученый ин тересовался политическими теориями, то остается открытым и вопрос, как он в действительности относился к основным идеологическим течениям своего времени. В наше время образ антибольшевика пользуется определен ными симпатиями (опять меняются знаки «плюс» и «минус»), но следует помнить о том, что Ростовцев не был при этом монархистом и, главное, не считал себя сторонником капитализма — как он его трактовал. Его взгляды можно характеризовать как либеральные, но именно в российском контек сте, который принципиально отличался (и отличается теперь) от западного. Когда Ростовцев оказался в эмиграции"', где мнение о русских вообще было смесью заблуждений с незнанием, его политические взгляды оказа лись очень мало понятными кому-то за пределами небольшого числа его единомышленников в Комитете освобождения России. В какой-то мере это подтолкнуло Ростовцева к «редуцированию» собственных взглядов: его публицистические статьи тех лет (1919—1923) — это пропагандистская работа, где очень много упрощений и повторов (в том числе потому, что их нужно было переводить на английский, который Ростовцев едва осваи вал, а потому старался писать проще, зная, что переводчик все равно не будет прилагать усилий для передачи тонкостей оригинала). Поэтому сей час, когда почти все эти статьи изданы в двух сборниках под одной об ложкой, очень легко и даже логично не замечать в них ничего, кроме «жи вотно-монотонной, простой ненависти к большевикам», которая «убила в великом ученом даже посредственного публициста»". Между тем, если чи тать эти статьи не как единое произведение, то можно заметить, что среумолчания или фигурой сравнения» (цит. по: Скифский роман. С. 99), см., также его автохарактеристику как «антисоциалиста» (Там же. С. 479). 16 О том, что это была еще и «неклассическая» эмиграция, см.: Бонгард-Левин Г.М. Научная командировка или эмиграция? Два года в Англии / / Скифский роман. С. 124—144. В свое время еще Б.Д. Шоу очень убеди тельно выступал против мнения (высказанного А. Момильяно и развитого М.А. Весом) о том, что специфи ку научного творчества Ростовцева можно объяснять тем, что он — типичный русский белый эмигрант, тем более что он таковым не был {Зкатл' В.В. ипс1ег Ки551ап еуез //^ои^па1 о1 Котап ЗшЛез. 1992. Уо1. 82. Р. 222). 17 Колеров М. Рец.: Ростовцев М.И. Политические статьи / Сост. К.А. Аветисян. СПб.: Наука, 2002. 208 с. Тираж 3000 экз.; Ростовцев М.И. Избранные публицистиче ские произведения. 1906—1923 годы / Сост. И.В. Тункина. М., 2002. 192 с. Тираж 1000 экз. / / Пушкин. Рус ский журнал о книгах. 2008. № 1. С. 16. Наши оценки несколько отличны от такого взгляда: Крих СБ. Поли тическая публицистика М.И. Ростовцева / / Историче ский ежегодник-2004. Омск, 2005. С. 219-223.
153)
СЕРГЕЙ КРИХ
ди НИХ есть «первичные»'*, более теоретически нагруженные и детальные, и «вторичные»'^, ситуативные, упрощенные, написанные как отклик на конкретную ситуацию. В «первичных» поражает логичность и стройность доказательств, верность наблюдений, эмоциональность оценок при холод ной рациональности мысли. Письма Ростовцева тех же самых лет показы вают, насколько в нем было мало фанатизма и сколь здраво он оценива.д политическую ситуацию в России^". Со стороны это, конечно, выглядело консерватизмом и чуть ли не стар ческой тоской по минувщему. В американский период на образ антибольщевика ложится еще и печать некоторой чудаковатости и отстраненности от мира, нечто в духе главного героя набоковского «Пнина»^'. Известный современный американский историограф Б.Д. Шоу рассказывает и уни верситетские байки времен преподавания Ростовцева в Йеле, когда тот, узнав, что жена созвала гостей на нразднование его дня рождения по но вому стилю, в гневе ушел прочь из дома. Но и здесь, что называется, нуж но понимать суть вещей: Шоу объясняет это тем, что Ростовцев не при нимал григорианский календарь и до конца своих дней писал письма рус ским друзьям, пользуясь дореволюционной орфографией^^. На наш взгляд, дело проще: ведь Софья Михайловна праздновала день рождения мужа двумя неделями раньше привычной ему даты; надо полагать, это могло вы звать возмущение и без всякого политического подтекста. Что же касает ся дореволюционной орфографии, то на ней ведь и газеты выходили, и вряд ли уместно приводить это как пример особой личной приверженно сти Ростовцева старым нормам. Понятно, что любой русский либерал на фоне американской провинци альной жизни выглядел консерватором, и Ростовцев в своих отзывах об Америке не слишком благосклонен. Но все-таки он по возможности этот образ жизни воспринял (ходил на бейсбол, в конце концов) и каким-то образом, в пятьдесят с лишним лет, в интеллектуальной глухомани Вис консина, все еще неровно говоря по-английски, находил общий язык со студентами-первокурсниками (^гезЬтеп). 18 Первая из них, конечно, это «"Пролетарская культура" в большевистской России» (1919, тогда же отдельная брошюра на английском) или, например, «Практика и цели большевизма». 19 Например, «Еще один ответ профессору Бехтереву», «Кошмар», «Амнистия». 20 Письмо 1921 года: «Не могу понять, откуда у всех бе рется уверенность, что большевикам пора читать отход ную... Кто сказал, что на штыках сидеть нельзя? Врет. Можно, и даже очень комфортабельно можно устроить ся». И ниже: «Но это все поделом; трусы были, больше виков наплодили сами и засрались с ними» (цит. по: Скифский роман. С. 485—486). В частных письмах Ро стовцев неоднократно высказывает мнение, что больше вики останутся у власти надолго, причем речь идет о двух-трех поколениях. 21 ]Уе5 М.А. М1сЬае1 КозТоуГгей. Н1з1;опап 1п ЕхИе... Р. 77. 22 Зкате) В.О. 1]пАет Ки581ап еуез. Р. 222: «Ростовцев считал григорианский календарь одновременно папистским и большевистским нововведением». (История, кстати го воря, была рассказана М. Финли.) Тут, конечно, автор статьи не учитывает сложности русского характера: мы так привыкли жить в двойных координатах, что вынуж дены относиться к ним терпимо. Знает ли Б.Д. Шоу, что в России до сих пор празднуют старый Новый год?
154)
М. и. Ростовцев: быть в образе и быть образом
Но формированию более сложного и объемного образа мешали два фак тора: возраст ученого и критическое отношение к его трудам со стороны других ученых. Возраст помешал Ростовцеву стать полностью «своим» в Америке, времени на создание нового поколения учеников у него не было (потому-то поколение учеников Ростовцева не сложилось ни в России, по скольку оказалось разметано вихрями известных событий, ни в Амери ке^'), а единицы (Ч.Б. Уэллс, Дж.Ф. Гиллиам) дела не решали. Кроме того, критики взглядов выдаюш:егося антиковеда расценивали некоторые его высказывания-сравнения всего лишь как очередные свидетельства его ан тибольшевизма, полагая, что именно последний водил рукой автора при написании социально-экономической истории Древнего мира, при изло жении причин и последствий событий в Римской империи П1 века. КЛАССИК И здесь нам тоже трудно будет избежать неслучайной игры слов. Можно говорить о Ростовцеве как о классике в двух ипостасях. Во-первых, по об разованию и по сфере деятельности он — филолог-классик, каковым оста вался и должен был обязательно значиться историк древности в то время. Конечно, именно его поколение (прежде всего в Германии, но и в России тоже) сделало акцент на изучение материальных источников, но никак не в отрыве от письменных свидетельств; наоборот, поскольку с конца XIX ве ка начинается мощное развитие папирологии, чтение, интерпретация и ком ментированное издание папирусов становятся признаком соответствия но вым тенденциям в антиковедении. Таким образом, новое поколение ученых не переставало считаться «классиками», обеспечивая преемственность в науке и сглаживая противостояние в подходах: ведь легендарный Моммзен, хотя делал акцент на работе с литературными источниками, сам наизусть знал тысячи латинских надписей и издал полтора десятка томов классиче ского «Согриз 1пзсг1р1;10пет ГаИнагиш». Поэтому-то Ростовцев в некото ром отнощении выглядит меньшим «модернистом», чем Зелинский, с его порой смелыми, но притом очень часто исключительно умозрительными построениями. В этом заключалась и причина того, что преемственность ученого по отношению к «классическому образованию» часто принималась за проявление его тотальной и исключительной консервативности. Ростовцев как ученый впервые заявил о себе именно в сфере анализа новых категорий источников, когда выпустил специальную работу по рим ским свинцовым тессерам^^ а также проанализировал откупную систему Римской империи^^ Позднее он пришел к ряду важных новаторских об общений относительно римского колоната^'*. Таким образом он проявил свое умение, опираясь на письменные источники археологического проис хождения, дополняя их традиционными литературными источниками и 23 Кроме того, тут еще мог повлиять стиль научной дея тельности Ростовцева. См.: Крих СБ. М.И. Ростовцев и М. Финли: два типа ученого / / Мир историка: Историо графический сборник. Вып. 2. Омск, 2006. С. 6>[—26. 24 Ростовцев М.И. Римские свинцовые тессеры. СЦб., 1903. 25 Ростовцев М.И. История государственного откупа в Рим ской империи (от Августа до Диоклетиана). СПб., 1899. 26 Обобщено в кн.: Ко^Шюею М. 81ш11еп гиг Ое5сЫсЬ1;е с1ез гбт1зсЬеп КоЬпаГез. Ьец>гщ, 1910. 155)
СЕРГЕЙ КРИХ
всем богатством материала раскопок, выстраивать полноценное, насыщен ное фактами и свежими трактовками историческое повествование. Уже в зарубежный период своего творчества историк еще раз продемонстрирует, какие значительные плоды приносили ему эти навыки: достаточно быст ро, и притом очень изящно и внимательно, он сможет проанализировать объемный материал «архива Зенона», создав работу, которая до сих пор, при всех коррективах, имеет существенное конкретно-историческое значе ние и служит примером образцового исследования". Далее, благодаря своим научным успехам Ростовцев довольно рано об ретает и ореол классика науки (с неприятным оттенком зависти менее удачливых друзей и коллег): много публиковавщийся в зарубежных (прежде всего немецких) научных журналах, издававщий не только науч ные, но учебные и популярные работы^**, быстро сделавщий карьеру, в Рос сии он становится и признанным ученым, и общественной фигурой. Что, кстати говоря, сыграло специфическую роль: Ростовцев щироко работает сразу в нескольких областях, занимаясь эллинистической и римской .эко номикой, новыми археологическими находками, эллинистически-римским архитектурным пейзажем и декоративной живописью, наконец, древностя ми Юга России. Все это, конечно, несколько замедлило его научное про движение в каждой из областей. Именно эмиграция сделала Ростовцева из «живого классика» российского антиковедения (из числа тех, кого почему-то быстро забывают после смерти) настоящим и неоспоримым классиком мировой науки. Эмиграция, как верно отмечал А. Момильяно, действительно, была для Ростовцева потрясением, которое изменило его отнощение к миру, придало его взглядам подлинный трагизм, заметно повлияв и на его общее отношение к науке^. После Первой мировой войны для общего умонастроения в исторической науке наиболее характерным стало разочарование в ее силах и возможностях, и эта перемена ориентрфов по сравнению с прежним познавательным и прогностическим оп тимизмом нанесет последний и самый решительный удар по прежним, каза лось, само собой разумеющимся позитивистским постулатам. Но Ростовцев не мог просто погрузиться в неверие и отчаяние, его ре шительный и крепкий характер проявился в первые годы эмиграции с наи большей силой; он сам в это время несколько упрощает и огрубляет свои прежние позиции и воззрения. Кредо оппозиционера-либерала сменяется позицией ярого антисоциалиста. Типичная для русского ученого осторож ность в научных дискуссиях сменяется ясным выбором: ранее взвешенный в выводах относительно спора Мейера—Бюхера^", Ростовцев теперь быст27 Ко$Ш1ге//
М. А Ьаг§е Е5(:а1;е 1п Е@ур1 1п гЬе ТЫгс! Сеп-
1игу В.С: А 51;ис1у т Есопотю ГНзСогу. МасИзоп, 1922. О влиянии этой работы и о преодолении ее воздейст вия см.: Андро Ж. Влияние М.И. Ростовцева на разви тие западноевропейской и североамериканской науки / / Вестник древней истории. 1991. № 3. С. 166—176. 28 Например: Ростовцев М.И. Из прошлого Греции и Рима. М., 1915. Эта небольшая работа интересна с точки зре ния того, как ученый понимал подачу и отбор материа ла для детей старшего возраста. 29 Момильяно Л.Д. М.И. Ростовцев / Пер. с англ. / / Мир историка: Историографический сборник. Вын. 1. Омск, 2005. С. 448 и сл. 30 Ростовцев М.И. Капитализм и народное хозяйство в древнем мире / / Русская мысль. 1900. № 3. С. 195—217. 156)
М. и. Ростовцев: быть в образе и быть образом
ро приобретает славу модернизатора^'. Его новую позицию квалифициро вали именно так потому, что он рискнул говорить в открытую и предло жить теорию, в которой были известный вызов, смелость в обращении с материалом, готовность пользоваться аналогиями — иными словами, все то, что уже было свойственно ему прежде, но пока не получало нужной огранки и не нашло должной темы. Темой же было — по сути — падение античного мира, двусмысленно популярный сюжет в кровавых сумерках послевоенного времени, столь целостно осмысленный именно в этом кон тексте впервые опять же у немцев, например у О. Зеека с его «Закатом античного мира»^^; но только у Ростовцева эта тема нашла воплощение с такой силой и убедительностью, с огромным, подавляющим количеством переработанных источников, с прекрасными таблицами и исчерпывающи ми пояснениями к ним, в двух его почти одновременно вышедших тру дах — двухтомной «Истории древнего мира» (1926—1927) и «Социальноэкономической истории Римской империи» (1926). А дальше — то, о чем писали, с восторгом или ненавистью, все совре менники, кому довелось подводить итоги развития антиковедения в 1920— 1930-е годы. Смелая теория! Согласно ей, античность знала свой капита лизм, и он расцветал дважды: в начале эллинизма и в начале Римской им перии. Конечно, этот капитализм нельзя сопоставлять с современным, но вот с ранним европейским капитализмом, примерно XV века, — вполне уместно. Станки, новые изобретения, наличие свободных пролетариев — все, что так важно для вызревания капитализма по Марксу, Ростовцев от метает: главное — сознание активного экономического класса. Трудно из бавиться от впечатления, что, характеризуя экономическое развитие Ри ма, он сам был очарован образами предпринимателей ранней империи, их подъемом вверх по социальной лестнице и, конечно, их впечатляющими расходами на «социальную сферу» родных городов. Но античный капитализм не развился до уровня современного, и Ро стовцев ищет причины его падения в период кризиса империи в П1 веке и в десятилетия последующей социальной деградации. Он полагает, что свобода воли всегда оставляла возможности для выбора иных путей. Но вера античного общества в непременную первичность интересов госу дарства по отношению к интересам индивидов, вполне уместная в авто номном полисе, подтолкнула империю к некоей разновидности тоталита ризма. Приобщение к высокой культуре масс крестьянского населения (составлявших, по мнению автора, основу армии во I I веке), оказавшее ся частичным, привело их лишь к неосознанному, но кровавому бунту против образованного и состоятельного городского сословия. Результат — падение экономической роли городов и становление в империи почти во сточного деспотизма. Внешне довольно сложная и рафинированная, си стема поздней империи окончательно превращала граждан в подданных. 31 Это при том, что в те самые годы его отношение к ве ликому антиковеду было весьма неоднозначным и ско рее отрицательным; откровенно националистическую, чуть ли не шовинистическую позицию Мейера в годы Первой мировой войны, его презрительные отзывы об Англии и России Ростовцев не забывал до самой смер ти немецкого историка в 1930 году. 32 По преданию, именно заглавие этой книги (первое из дание — 1901 года), увиденной в магазине, помогло Шпенглеру назвать свой первый том пресловутого «За ката Европы». 157)
СЕРГЕЙ КРИХ
лишая их любой инициативы и предопределяя движение античного об щества к закату^1 Казалось, все опорные моменты этого подхода уже были известны до Ростовцева, и об античном капитализме, и о кризисе культуры в поздней древности писали многие — тот же Мейер на рубеже веков или О. Зеек сразу после войны; и в этом смысле можно привести целый список «пред теч» Ростовцева. Ростовцев не был и самым крайним из модернизаторов; избегая навязчивых и носпешных аналогий, он не слишком настаива.д на тех, что указывал сам: так, в переизданиях «Социально-экономической ис тории Римской империи» были частично сняты сравнения политики сол датских императоров и большевистских правителей^". Почему же симво лом модернизаторства стал Ростовцев и атаки на модернизаторство так ча сто были направлены именно против него? Тут несколько причин: во-пер вых, он первый великий антиковед немецкой школы, который работад в англоязычном мире, да и вообще, пожалуй, никого из историков древности не переводили и не публиковали на европейских языках в 1920—1930-е годы столь обильно (лекции он мог читать на шести языках); так что уче ные следующего поколения, отвергавшие модернизаторство, прежде всего вспоминали именно труды Ростовцева. Но вторая и главная причина другая: сама методика работы ученого была уникальной. Умея из детали восстанавливать целое, всегда видеть за деревьями весь лес, но не теоре тизировать слишком много, он тем самым делал свои смелые концепции слишком убедительными, чтобы от них можно было просто отмахнуться^'. Его можно было не принимать, но нельзя было игнорировать — не это ли признак величия в науке?! Кроме всего, сравнивая античность и современность, очень легко оказать ся банальным. Модернизм вообще любил играть в декаданс. Ростовцев ни чем подобным не увлекался именно потому, что древние века никогда не служили ему лишь объектом для сравнения с современностью. Доскональ ные исследования поздней античности позволили ему развести (синони мичные, казалось бы) понятия кризиса и упадка цивилизации и потом уже сравнивать ту далекую эпоху с кризисом своего времени, а сама идея по влияла на мысли как философов (Бердяева, Ортеги-и-Гассета, отчасти Хёйзинги), так и социологов (например, Питирима Сорокина)"*. 33 См. более подробное изложение: Крих СБ. Упадок Древ него мира в творчестве М.И. Ростовцева. Омск, 2006. С. 79-114. 34 Напри.мер, упоминание о «большевистской революции»" (Ко81о1'1ге// М. 8ос1а1 ап(1 Е с о п о т 1 с Н1з1огу о{ гЬе Котап Етр1ге. Ох&гс1, 1926. Р. 484) в немецком издании книги (1930 года) исчезает. Поскольку русский перевод сделан именно с последнего, .эта отсылка в нем отсутствует; см.: Ростовцев М.И. Общество и хозяйство в Римской импе рии. Т. 2. СПб., 2001. С. 242. 35 В ответ на критические выпады, будто факты не под тверждают полностью его теории, Ростовцев, кажется, с иронией отмечал, что ведь и не опровергают... Первые три десятилетия критика тезиса о «крестьянском вос стании» в социальной истории Римской империи осно вывалась всего-то на двух или трех фактах, которые не достаточно вписывались в версию Ростовцева. 36 Конечно, нельзя сказать, будто Бердяев или Ортега были вдохновлены на создание «Нового средневековья» или «Восстания масс» в первую очередь идеями Ростовцева. Тот и другой лишь используют результаты его работы. 158)
М. и. Ростовцев: быть в образе и быть образом
Резонанс этих трудов был вызван не только смелой авторской пози цией и их бесспорными научными достоинствами (приблизительно два десятилетия они играли роль основных учебников по истории Рима в за падных университетах). Ростовцев был еще и последним настоящим клас сическим историком античного мира — самостоятельно написавщим еди ный по замыслу и значительный по охвату материала монументальный научный труд. После его «Социально-экономической истории эллинисти ческого мира» (1941) до сих пор не появилось ни одной сопоставимой ра боты, которая была бы написана в одиночку, вне авторского коллектива. Наступало иное время — и Ростовцев тоже ему соответствовал, когда пи сал нужные главы для «Кембриджской древней истории» и в общем со чувственно (хотя ростовцевское сочувствие бывало больнее иной резкой критики) — об «Экономическом обзоре Древнего Рима» под редакцией Т. Франка^^ Поскольку он оказался последним из великих (тут, конечно, можно найти иных «последних», которые, однако, не создали ничего по хожего), то и запомнился по-особенному — одновременно как классик, создавший образцовые труды, и как источник постоянного раздражения для нового поколения, которое всегда отталкивается от последней круп ной фигуры в поколении предыдущем — и часто стремится свергнуть с пьедестала ее саму. Не случайно «главным критиком» Ростовцева в после дующие десятилетия стал ученик его коллеги и близкого друга У.Л. Вестерманна — М. Финли. Так и получилось, что великие работы Ростовцева, написанные в 1920— 1930-е годы, быстро становились «памятниками», а значит, и памятниками самому автору. Поскольку его работы о кризисе Римской империи выде лялись подчеркнутой авторской позицией, критика им была обеспечена изначально, а постоянная критика, не нуждаясь в лишних подробностях, нацелена на создание «мобильного» (упрощенного и редуцированного) об раза ниспровергаемой концепции, и тем самым, волей-неволей, она также работает на «классицизацию» этой системы идей и ее автора^**. Другое де ло, что образ стал работать против Ростовцева уже при его жизни. «Соци ально-экономическая история эллинистического мира» была сразу призначтобы подтвердить собственные по.чожения: так, у Бер дяева конец «современной античности» (мира XIX века, викторианской эпохи, русского классицизма и так далее) видечся как трагический путь к очистившемуся общест ву, с чем вряд .ти согласился бы Ростовцев. Но весомость историософским аргументам мыс.тителей межвоенной эпохи придава.40 как раз то, что они заимствовали из ра бот профессиональных исследователей прошлого. 37 Ко5{оЫ2е//М. Ке\'.: Ап Есопот1с зигуеу о{ Апс1еп1 Коше. Уо1. IV. Вакхтоге, 1938 / / Атег1сап ]оигпа1 о1 РЫЫо8у. 1939. Уо1. 60. Р. 363-379. Рецензия, помимо проче го, хорошо показывает характер Ростовцева: в возрасте под семьдесят лет он, как обычно, бескомпромиссно и увлеченно разбирает прочитанный том, не слишком сдерживаясь в оценках. 38 Упрощая свой объект, критика упрощалась сама. Кто только не писал, от Т. Франка до М. Финли и нынеш них авторов, по поводу мнения Ростовцева о протекцио нистской (в пользу метрополии) политике Домициана, выраженной в запрете расширения виноградников за пределами Италии, — с тем контрдоводом, что эдикт До мициана был вскоре отменен. А между тем, этот эпи зод — далеко не единственный и вовсе не главный в си стеме аргументов Ростовцева. 159)
СЕРГЕЙ КРИХ
на огромньш вкладом в изучение эллинизма, но в целом воспринята была все же спокойно — все, видимо, ждали новых громких обвинений больше виков, а их отсутствие снизило интенсивность оценок. Не случайно и то, что Ростовцев уже не сможет доработать «Социально-экономическую ис торию Римской империи» после Второй мировой войны (до войны каждое новое издание выходило с дополнениями) — эпоха сменилась, и работа «за мерла», готовность автора к доработке вряд ли слишком интересовала читателей^1 Он стал классиком при жизни, а труды классиков не меняют. Зато теперь их можно «объективно оценивать» — то есть не спорить с ними, а просто констатировать, что они послужили «важной вехой» в об щем процессе изучения давнего прошлого. Современная англо-американ ская историография уже вполне остыла к Ростовцеву. Его взгляды не столько критикуются, сколько отвергаются целиком из-за кажущейся оче видной слабости его теоретических позиций. В отличие от М. Финли, ко торый в 1960—1970-е воевал именно с Ростовцевым, с конца 1980-х годов поколение последователей Финли (П. Гарнсей, А. Кэмерон) выступает против распространенных заблуждений в изучении, прежде всего, эконо мики ранней империи и в основных подходах к пониманию поздней им перии, где Ростовцев — одна из фигур, давно поставленных в общий ряд исследователей не забытых, но заведомо устаревших"". Мозес Финли (1912—1986) в 1960—1970-е годы приложил огромные усилия, развенчивая мифы, автором которых был, по его мнению, Ростов цев. Не было никакого античного слоя предпринимателей, «модернизато ры» приняли правящий слой городов, паразитирующий на перераспреде лении ресурсов, за ранних капиталистов; соответственно, не было у них и никакого специфического сознания, никакой «предпринимательской жил ки». И хотя социальная система древности вовсе не была примитивной и характеризовалась сложным набором социальных статусов, само их соот ношение было совсем иным, чем в современном мире, а потому сопостав лять их некорректно и причины гибели античности не имеют никаких ана логий с современностью. Значит, и сравнивать древнее с современным можно только в отдельных аспектах, лишь иногда, в качестве красивой ил люстрации. Послевоенные поколения уже не нуждались в сравнении упад ка Рима и современных кризисов, а новые историки и читатели не ждали никакого декаданса, когда на повестке дня оказались прогресс и преуспея ние. Так, вне зависимости от целей самого Финли, современное сознание опять себя успокоило: наша цивилизация уникальна, а значит, с ней не мо39 Ко51о1'1ге// М.1. 8ос1а1 ап(1 Есопот1с Н181;огу о{ Котап Етр1ге. Уо1. I—П. ОхГогй, 1957. Таким образом, послед ним доработанным автором изданием был итальянский том: Ко$1ог12е// М.1. § 1 о п а есопот1са е 50С1а1е с1е1Г1трего Котапо. Кгепге, 1933. Русский перевод сделан с проме жуточного немецкого варианта 1931 года. См.: Ростов цев М.И. Общество и хозяйство в Римской империи. Т. 1—11. СПб., 2000—2001. Итальянская историография вообще отличается особенно уважительным отношени ем к Ростовцеву: в последние десятилетия переизданы или впервые переведены на итальянский почти все зна чимые работы, сама фигура ученого воспринимается как в известном смысле до сих пор актуальная. Другое дело, что англо-американская и французская историографии более влиятельны и более холодны к Ростовцеву. 40 Например: Сатегоп А. ТЬе МесЬСеггапеап \УогЫ 1п Еа1;е Ап^^^и^I;у. Еопйоп; Ке\\ Уогк, 1993. 160)
М. и. Ростовцев: быть в образе и быть образом жет случиться того же, что случалось с другими (вспомним недавнюю без граничную самоуверенность автора тезиса о наступлении «конца истории» после краха советской системы). ОБРАЗЫ И ОБРАЗЦЫ Если мы скажем, что Ростовцев как личность и как ученый — выше и сложнее образов и стереотипов, созданных благодаря и отчасти вопреки его собственным устремлениям, то это будет самый легкий и ничего не объясняющий ответ из всех возможных. Хотелось бы избежать также и тривиальных «открытий», будто Ростовцева до сих пор никто не понимал правильно, а образ его есть лишь собрание нелепостей и заблуждений, следствие специфического искажения мнений, которое закрепилось в кол лективной памяти нескольких поколений ученых. Напротив, подобно каж дому, выдающийся историк реализовывал себя в сложном противостоянии взаимосвязанных тенденций: постоянного самосоздания образа и нежела ния превращаться в застывший образчик. Путь Ростовцева уникален, прежде всего, интенсивностью противостоя ния этих двух тенденций — динамической и статической — в складывании образа, долговременностью и многовекторностью этого процесса. Понима ние особенностей его личного пути в науке обнажает перед нами сильную и ищущую натуру — человека, хотя и не склонного к открытому бунтарст ву и разрыву с нрофессиональным сообществом*", однако оригинальностью и яркостью своей мысли мешавшего слишком быстро превратить себя в «забронзовевщую» фигуру''^ Ростовцев не всегда боролся со стереотипами о се бе, нередко эксплуатируя их воздействие: так, образ классика обеспечил ему неплохие условия работы на склоне карьеры и возможность получать фи нансирование очень серьезных проектов (наибольшая удача тут, конечно, раскопки в Дура-Европос в 1928—1937 годах); наконец, образ ученого с ми ровым именем позволял ему помогать другим, менее удачливым коллегам, устраивая их на хорошую (или, в трудные времена, хоть на отчасти при стойную) работу. Если ему не нравилось, какими дополнительными обер тонами насыщались представления о нем, то он вполне мог смиряться с этим, зная, как это можно отчасти исправить, отчасти использовать. Но когда Ростовцев в последние восемь-десять лет жизни отошел от активной научной деятельности, он мог только наблюдать, как образ от деляется от его личности и всех интересует только этот образ. Когда в об разе уже не осталось живого содержания, новым поколениям, опиравшим ся на другие методики работы, так легко стало расправляться с тем, с кем 41 Такова была, например, судьба К. Бюхера, который, на до сказать, очень не желал идти по пути обострения дис куссии с Мейером, мечтая перевести ее в обычное рус ло мирного спора, а не «тотальной войны», и испытал характерное чувство обиды, когда понял, что «настоя щие» историки никогда не примут его в качестве рав ного. См., например: Бюхер К. Очерки экономической истории Греции. Л., 1924. С. 19 и сл., особ. с. 132. 42 Что, в общем-то, произойдет с не менее ярким и ориги нальным Э. Мейером, послевоенное творчество которо го будет восприниматься исключительно сквозь призму его прежних заслуг. См., например: Протасова СИ. Ис тория Древнего мира в построении Эд. Мейера / / Вест ник древней истории. 1938. № 3(4). С. 298-314.
161)
СЕРГЕЙ КРИХ
ОНИ не могли равняться ни но трудолюбию, ни по знанию деталей, а часто и по умению сопоставлять общее и частное. Но поскольку они воевали с образом, образ они победили. Нынешнее «возвращение Ростовцева» (по крайней мере, пока) — не возврат к его идеям, а нроявление интереса к его жизненному пути и внимания к стилю его творчества. Тем самым Ростов цев теперь стал образцовым историком, ученость и манеру мыслей кото рого можно воспроизводить, отнюдь не обязательно при этом разделяя са ми его подходы. Возвращение же модернизаторства пока осталось больше на уровне моды, чем серьезной теоретической работы. И это тоже неотъемлемое свойство нашего общественного и индивиду ального устройства: сколько бы ярки ни были приметы действительного, в восприятии окружающих мы остаемся только в виде образа, более или менее сложного, распадающегося на ряд образов частичных, которые, в свою очередь, включают и некоторые стереотипы. Мы так или иначе про ходим разные стадии отношения к закрепившимся у окружающих пред ставлениям о нас самих, выбирая в конце концов один из вариантов пове дения. Одни предпочитают жить в этом образе, подгоняя себя иод его гра ницы и мирясь с неизбежными побочными эффектами. Другие — сопро тивляются ему, доказывая свою вечную непохожесть и часто преувеличи вая ее назло общему мнению. И лишь единицы получают — как право и наказание — жизнь вне образа.
162)
